Рецензия на фильм «Жить»

автор: 01 Января 1970, 00:00

Волшебную картину я увидел. Как всегда – самым последним. Все уже видели ее. Все уже обсудили. А я по обыкновению завтракаю, когда все ложатся спать. Перевернула она меня всего, перелопатила. Да и что же в ней нового? Уж сколько я сам писал о тавтологии “русского кондового арт-хауса”, уж, сколько сам колкостей по его поводу отпустил. Тем более, “Волчок” меня совсем не впечатлил. А посмотрел “Жить” и растворился. Плакал.

Потом снова посмотрел. И уже 3 дня думаю. Думаю, а не патриот ли я? Вроде же нет у меня никого преклонения. Наоборот, всю жизнь искал иного - то норвежского, то испанского, необычного, нерусопятого. И не люблю я много русского, нашего. Ан, нет. Дело тут не в любви, а в боли.

Фильм “Жить” Василия Сигарева с первых кадров - когда папа пошел топиться, пронзил меня и не отпускает. Я узнал это место. Черепетская ГРЭС. Город Суворов, а точнее поселок Центральный, если прямо через водохранилище 2 километра всего от Суворова, города Тульской области – места съемок фильма. Армия, ВСО, 1987-1988 год. Посмотрите, это стоит увидеть: тут и тут.



Как наваждение, как дежавю сюжет картины с тремя смертями вынул из забвения 3 нелепых смерти, что случились тогда. Для меня бессмыслен вопрос, а не “чернуха ли это”, “не очернительство ли”. Запах фильма, его вкус именно тот, который я чувствовал в 25 лет назад. Самая настоящая правда в значении истина, которая может, если и случиться, то только во сне, только в жизни, потому, что “мысль изреченная есть ложь”, но которую иногда кино по чуть-чуть.

Сначала умер парень из Узбекистана, такой узбекский интеллигент. Единственный среди узбеков, который не говорил по-узбекски, а только по-русски, хотя и был явным азиатом, видимо полукровкой. Был на привилегированном положении. Не относился ни к чуханом, ни к блатным, ни к “комсомольцам”. Рота у нас была однопризывная, но, как и везде, в армии делилась на множество социальных подгрупп. Было у нас 17 человек после малолетки и тюрьмы, чуть постарше возрастом: 23-27 лет. Он, этот первый умерший, каким-то образом пользовался у всех уважением: и у командиров и у блатных, хотя не «быковал» никогда. Заведовал радиоточкой, чинил всякие электроприборы, телевизоры в домах у офицеров.

Убило его током высокого напряжения. Оказалось, что воровал и уже множество раз он телеграфные провода. Имел гешефт на том. В тот день была буря и где-то километров за 5 упали провода ЛЭП. Упали на телеграфную линию. Поднялся наш слесарь-интеллигент на кошках по столбу. Только дотронулся до провода и рухнул. Приехала мать, русская такая мама. Хотя не должна была. В гробу лежал он, как двойняшки в фильме Сигарева. Похороны были в Намангане, но прощались всей ротой в Центральном тоже. Как положено - холостыми выстрелами в воздух. Мать орала страшно. На похоронах даже было интересно, любопытно. А потом охватило странное чувство желтого абсурда, и не меня одного. Это так странно. Так странно. Я вспомнил это чувство! Впервые за столько лет, когда увидел фильм “Жить”.



Через неделю другой ласты склеил. Тоже узбек. Упал с крыши строящегося здания. ВСО, наша часть, - это военно-строительный отряд, а точнее откомандированная рота. Занимались мы всяческой строкой, перетаскиванием шпал, если не удавалось налить воды в бензобак гравийного укладчика или просто «профилонить» в бытовке весь день. Упал он крыши с 9-ти этажного здания. И, самое смешное, встал и пошел, пошел как железный Феликс в анекдоте. Словно ничего и не случилось. К нему никто не приехал. Отсалютовали холостыми, и отправили гроб домой к маме в Наманган тоже.

Осенью мне удалось лечь в местную больницу поселка Центральный. А потом уже в Тульский госпиталь. Все это счастье растянулось аж на 4 месяца. Лежал я вместе с гражданскими. Рота наша принадлежала к Тульскому ВСО, но, мы жили на отшибе за 120 км от своей главной базы. Порядки были простые, деревенские. Военно-партизанские порядки. Офицеры из-за удаленного нашего положения на многое, очень многое закрывали глаза.

Привезли как-то старика местного к нам в палату. Положили около меня. А он умирает всю ночь, весь день и потом всю ночь. Жалуется. Показывает мне - вот тут болит. Показывает то ли на сердце, то ли на желудок, то ли печени. Ну и мы, я особенно, бегаю к доктору, “диагнозы” ставлю. Говорю: “а, может, у него, язва, а, может, инфаркт”. Врач бородатый, сизый, списанный откуда-то из большого города. Ноль внимания. “Может”, - говорит, “и язва, а может и инфаркт. У нас нет оборудования. Надо вести его в Суворов – там анализы сделают”. Утром проснулся. Дед – мертвый на соседней койке. Потащили с санитаром его в морг. Цинковое основание полукруглого ложа. Кран. И все.



Фильм Сигарева дает такое пронзительное, такое объемное, такое увесистое переживание смерти, которое в кино я переживал считанное количество раз. Такое же объемное как воздух, как все предметы после имована с “Балтикой №9” – моего любимого пива. Вдруг при уже втором просмотре картины при словах мальчика: “папа умер, папа умер” у меня кровать уплыла из-под спины. Этот тот настоящий коралл смерти, тот, тот изумруд небытия. Труп старика в морге, гробы с узбеками. Какое же это гадкое ощущение и такое сладкое одновременно. Я, наверное, сегодня буду смотреть это кино в третий раз, чтобы снова хоть краешком глаза заглянуть в Коричневую Ночь Ничто, в такую же коричневую и пахучую как дрисня на автовокзале туалета города Суворов.

25 лет назад лицо еще одного снова узбека, который, Слава Иисусу, выжил, выглядело хуже, чем лицо мертвого жениха в фильме “Жить”. Был Заза, грузин, отсидевший в Крестах, лет 25 было ему, и один армянин еще. В детском саду в беседке. Хотели изнасиловать. Но, ничегошеньки не вышло. Непонятно как-то, сначала вроде шутили, а потом сцепились. Это был вроде единственный случай противоестественной попытки любви. Синее как слива лицо. Фиолетовый инжир. Глаз не видно. Были драки, а больше все избиения внутри роты. Были драки с местными. Сержанта нашего из Ленинграда отметелили знатно в Суворове местные хлопцы. Был и вселенский махач с местными прямо на территории части.

Помню, как невольно подслушал разговор двух местных фемин на автобусной остановке. Рос я в Нижневартовске, что тоже не Кембридж, но что-то тогда поразился местному цинизму. Говорили о члене мужа одной из них. “Мол, не стоит у него, замучилась с ним, скоро у меня самой встанет, а у него все не стоит, и не стоит”. И мат-перемат на всю остановку, прямо как у героини фильма, которая пенделем старого мужа в водохранилище отфутболила.



Написал это и обрадовался. Такая вот, мол, суровая, “Суворовская” правда жизни точно изображена в фильме Василия Сигарева “Жить”. А тотчас же и добавлю: забудьте, что написал я выше. Все это – как бы и неправда и ложь. Потому, что, несмотря на всю фотографическую достоверность фильма, внутреннее мое переживание одинаковых с фильмом событий всегда колебалось и переливалось неведомыми изгибами. Возможно и внутренние переживания героев фильма, как и переживания современных жителей города Суворова могли быть каким угодно. Это сейчас из Москвы, из комфорта современной жизни, из мягкого дивана, та Суворовская жизнь порой кажется достоверной, а тогда весной 1988-го, внешняя абсолютно точно переданная действительность советской, русской глуши лучилась, искрилась, сочилась для меня молодостью, приближающимся дембелем, ощущением кануна чего-то большого и важного, что вот-вот должно случится. Я чувствовал разное, странное, порой совсем иное и залихватское. Словно я жил не в загнивающем шахтерском крае, а где-то на Кирибати или в Эгейском море, острове Карпатос. Была смерть, но была и жизнь, и жизнь всегда была больше смерти. Вот же в чем загадка.

Мрак запустения, который двоиться бесконечно, то в моей памяти, то в картине. Эти желтушные двухэтажки Суворова и слякоть улиц в богооставленных поселках около Суворова вовсе не были для меня всегда мраком, а скорее несказанным светом. Этот городок мне казался тогда милым и уютным. После Освенцима образцового Комендатского Полка, что квартируется до сих пор в Лефортово в фешенебельной Москве, после стройбата в Липецке, именно там, на задворках мира, я нашел свое счастье. Провинция и проистекавшая из нее партизанщина, странное наше положение, месяц за месяцем приобщение к гражданской жизни, которая перелезала к нам, ко мне через забор самоволки, через ограбленные сады дачников, через как это ни странно шахматные турниры и футбол.



Из армии любая гражданская жизнь выглядела парадизом. Даже такая, что показана в фильме “Жить”. Мне казались праздником поездки в Суворов на прием к стоматологу. Ездил туда целых две недели вставлять два выбитых зуба после автобусной драки с еще одним, простите, узбеком. Потому, что после короткого визита у дантиста я гулял по городу еще весь день, жрал в местной столовке, купался в том же водохранилище, где утонул герой фильма, спал в золотой, июльской ржи на поле. И все, все тем летом, несмотря на эти похороны, и смерти, и абсурдную жестокость обещало мне счастье. Скажу пафосно: “дуновение перестройки”, которое докатилось и до этого Зажопинска, споры с друзьями из Ленинграда о социализме и капитализме, крыжовник, яблоки, присланная мамой колбаса. Домик бабушки, который мы втроем втихую снимали для отлучек и за взятку прапорщику. Эти странные и чуть ли не единственные мои победы в спорте: в шахматном турнире и, уж, совсем фантастическая победа в забеге на 100 метров, потом шикарные окружные соревнования, телевизор в каптерке, Евро-1988, Ирландия-Англия, СССР-Голландия.

Были мертвые, были избитые. Были гробы, были блатари. Была гопота на улицах, и трудная порой работа на стройке. Но были и наливные груши и споры, и купание и радость. Как это ни странно, весь ужас и мрак армейской и русской кондовой жизни, именно той, которая сохранилась в фильме, вдруг обернулись таким острым, таким пронзительным счастьем, которое я редко потом переживал после. Особенно мне памятен тот вечер, когда сел в грузовик и мы, демобилизованные, выехали за ворота того здания, где сейчас судя по комментариям находится носочная фабрика. Я выпрыгнул из кузова и пошел уже свободный, гулять осенней ночью к домику бабки. Это была, наверное, самая моя насыщенная радостью прогулка в жизни. Столько грез, столько мечтаний! И они исполнились в ближайший 1989 год.



Что же такое жизнь, что же такое смерть, что же такое “правда”, в кино, в литературе, в искусстве вообще? Да все - правда и все - ложь. Все – истина и все - фальшь. Все зависит от ракурса зрения. Фильм рождается в голове зрителя. Реальность – в голове человека (кошки, черепахи, насекомого). Куршавель, МКАД, город Суворов 1988 года и 2012 года, остров Тенерифе, фильмы “Кубанские казаки”, “Терминатор”, “Жить” Сигарева и “Жить” Быкова, “Груз 200” и “Груз 300”, “Падение Берлина”, “Синдром ТТ”, “Маллхоланд-драйв” – это осколки зеркала жизни. Маленькие и большие. И все они – настоящие.

“Жить” Сигарева – драгоценный осколок. Чем же он так драгоценен? Скажу ересь, не было в истории российского кино картины столь национальной и одновременно столь абсурдной, абсурдной в Тертулиановском смысле чем “Жить” Василия Сигарева. Не было. Эта картина – Центр, точка сборки пусть и придуманной Аксаковым и Есининым синеокой Руси, а, если придуманной, то, значит, настоящей. Из нее ее, как из мозаики в “Изгнании” Андрея Звягинцева можно собрать целое эпическое полотно. От Владивостока до Рюрика. От Путина до Путивля.

“Жить” Сигарева – это самый православный боевик после “Братьев Карамазовых”. Это же просто какое-то Евангелие III тысячелетия. Философия общего дела. Настоящая русская, нутряная срань Господня, которая Смертию Смерть поправ, буквально поднимает из могилы всех, всех тех, которые от нас ушли. Но восстанут и будут жить вечно. Высказывание такой силы, такой боли которое подняло Лазаря две тысячи лет тому назад, и которое утопило в крови весь цвет русского народа 90 лет назад. “Убить, чтобы жить” – лозунг России, девиз кондовой Руси, краеугольный ее камень, Аз и Омега.

Я не хочу умирать.

Евгений Васильев, 31 марта 2013 г.

Оставить свой комментарий